Видя угрозу утраты всех политических завоеваний, Миура Горо был готов на крайние меры, и как раз в этот момент  Тэвонгун  тайно пришел к нему с просьбой о помощи. Когда именно это случилось, неизвестно, но по данным Х. Хальберта,  бывший регент сблизился с новым посланником Японии с их самой первой встречи ^[1].

После некоторого колебания Миура согласился,  и 8 октября 1895 г. японцы организовали налет на дворец. Кроме собственно сторонников Тэвонгуна в нем приняли участие прояпонские войска (те самые хуллёндэ, которых королева собиралась расформировать) и некоторое количество японцев, которые, согласно мнению ряда историков, и выполнили основную работу. Охрана дворца не сумела или не захотела оказать сопротивление, и в результате королева была зарублена, а тело ее сожжено.

На основании показаний  большинства свидетелей К. Вебер суммировал описание убийства в своем отчете так: «Ворвавшись на женскую половину, но, очевидно, не зная в лицо королевы, японцы, по-видимому, наугад стали убивать беззащитных придворных дам, преимущественно тех, которые по возрасту ближе подходили к королеве; тут же покончили и с министром Двора^[2]. Что касается дальнейших подробностей дела, то пока трудно сказать о них что-либо определённое, потому что масса разноречивых показаний не оставляет ещё возможности разобраться и отличить действительность от преувеличений и вымыслов. Вряд ли даже окажется и впоследствии возможным восстановить действительную и полную картину происшествия, Единодушно утверждён только факт, что убивали исключительно японцы и что они совершенно открыто кричали о своей цели убить именно королеву»^[3].

Интересно, что, по некоторым данным,  план налета на дворец и убийства королевы имел кодовое название «Охота на лисицу».  Учитывая то, какой образ имеет это животное в дальневосточном фольклоре, особенно миф о лисе-оборотне, которая в облике прекрасной девы губит страны, можно сказать, что японцы воспринимали королеву как очень серьезного противника.

В тот же день, когда была убита королева Мин, по требованию японцев король подписал указ о передаче исполнительной власти кабинету министров. Охрана вана тоже была заменена[4], а три дня спустя  от его имени (но без его подписи) был издан указ, в котором  клан Мин был заклеймен как классическая клика.

Антияпонски настроенные авторы рисуют в связи с этим драматическую картину, в которой Коджон категорически отказался подписать подготовленный Миурой указ, заявив, что пусть ему отрубят пальцы, но он этого не сделает[5], но информация эта исходит от членов прорусской партии, которые вынуждены были объяснить сей факт российским дипломатам.

Сам же текст стоит того, чтобы быть процитированым.

"32 года прошло со дня моего вступления на престол, но в управлении государством ничто не изменилось к лучшему. Королева Мин постоянно навязывала мне своих родичей и, наконец, совершенно окружила меня ими. Им удалось затмить моё зрение и создать непроницаемую преграду между мною и моими подданными. Пользуясь моим неведением, они притесняли народ, запутывали толкование законов, продавали места и должности, искали только наживы и неоднократно вызывали народные восстания и смуты, грозившие гибелью государству. Козни королевы не были для меня тайною, но что я мог сделать против её могущественных родичей и приверженцев, совершенно опутавших меня?

Приняв наконец твёрдое решение уничтожить их произвол, я в январе прошлого года отправился в поклонение своим предкам и торжественно обещал им положить конец дальнейшему участию минской партии в делах государства. Я надеялся, что королева раскается в своих поступках, но ошибся. Она продолжала своевольно вводить своих единомышленников, которым так же как и своим слугам, наказывала шпионить за малейшими моими действиями, подслушивать совещания министров, смущать солдат разными, будто бы от вана исходящими, приказаниями и распространять слух, что ван решил раскассировать некоторые войска.

Главная причина происшедшего во дворце бунта - королева покинула меня в критическую минуту, и, как 10 лет тому назад, скрылась бегством. Я принял все меры к отысканию её, но поиски оказались тщетными, она не вернулась. Преступив таким образом свои священные обязательства, она недостойна более носить высокий титул Королевы, а её имя - находиться в храме предков. Желая искупить свои прошлые ошибки, я сим лишаю её королевского титула и низвожу на степень женщины простого класса[6].

В английском тексте этого письма даже сказано, что королева, обманом завладев государственной печатью,  подписывала указы от имени вана с тем, чтобы создать смуту[7], н я хотел бы обратить внимание на другое: на момент указа смерть королевы еще не была полностью подтверждена. В конце концов, во время солдатского мятежа 1882 г. она тоже исчезала,  считалась мертвой и ей даже устроили бутафорские похороны. Но когда политическая ситуация изменилась, государыня  снова объявилась.  В частности, был слух о том, что королева находится в русской миссии[8].    

Разогнав таким способом прорусскую партию, японцы провели третий этап реформ, который некоторые историки даже специально отделяют от реформ Года Кабо, называя их реформами Года Ыльми,  который отличался еще более быстрыми темпами и еще более силовыми методами. Вместо феодального права на землю был принят закон о купле-продаже земли[9]. Корея перешла на европейскую систему летоисчисления, отказавшись от традиционного дальневосточного календаря, а 30 декабря 1895 г. был обнародован указ об обязательной стрижке волос и  запрещении носить  традиционные прически, который наносил очень сильный удар по традиционному корейскому самоощущению. Его не случайно сравнивают со стрижкой боярских бород Петром I. Помимо причесок, запрещалось курить трубки и носить традиционные широкополые шляпы. Ходили также слухи, что японцы собираются переодеть всех в европейскую или японскую одежду и запретить корейскую.

Правда, усматривать в указе о смене прически особое глумление над корейской традицией не стоит. Он был издан по образцу законов Реставрации Мэйдзи, которые тоже запрещали традиционную самурайскую стрижку, но его авторы не учли того, что в конфуцианском обществе это в гораздо большей степени воспринималось как потрясение основ[10].  Сам Кочжон, впрочем, постригся, причем по одной из версий массовая стрижка случилась так: трое  офицеров Хуллёндэ явились с обнаженными мечами в зал Совета и заявили, что указ о стрижке обязателен для всех чиновников.  Срезать пучок волос были вынуждены и ван, и Тэвонгун, и присутствующие чиновники. Тэвонгун так переживал это, что у него пошла кровь из носа[11].

Насильственная модернизация и убийство королевы вызвали народные волнения, и в стране снова начали появляться отряды Ыйбён. Повстанцы действовали  под лозунгами «Уважать короля, вытеснять варваров» (в том чисонцев) и  «Прогоняя бандитов, восстанавливаем справедливость!». Старые  консерваторы вроде Чхве Ик Хёна восприняли срезание пучков как знак национальной катастрофы и даже выступали с заявлениями типа:  «лучше умереть, сохранив традиционную причёску, чем подстричься и выжить; лучше остаться цивилизованным человеком и погибнуть, чем выжить, став варваром». Или  «С незапамятных времён основания нашего государства наши правители хранили традиции, установленные нашими предками. К нашей стране относятся как к «маленькому Китаю», поскольку наш народ хранит обычаи трёх совершенномудрых императоров Китая и верен учению Чжу Си. …  И хотя Китай не устоял перед мощью презренных японцев, наша страна по-прежнему невредима. Пусть и маленькое полуостровное государство, а всё же мы гордимся тем, что она как луч света в сгущающемся мраке… Королева убита, что ещё хуже – Япония принуждает нас отрезать наши длинные волосы и отказаться от нарядов, освящённых традицией!».

При этом в исторической литературе встречаются данные о том, что после убийства королевы Мин двор тайно посылал  в провинцию гвардейских офицеров для координации антияпонских восстаний[12].

Нападение собирались списать на Тэвонгуна, но представить убийство королевы как внутрикорейскую разборку не удалось. Во многом это произошло стараниями К. Вебера, который провел независимое расследование и нашел ряд свидетелей, главным из которых был русский архитектор  А. Середин-Сабатин[13]

Таковой в то утро оказался во дворце и как минимум видел вооруженных японцев, которые искали королеву. Сабатин покинул дворец примерно через час после начала штурма и немедленно доложил обо всем российскому посланнику, так что его показания стали основной уликой, изобличавшей причастность японцев к нападению[14].

Вебер же, если верить российским документам, предотвратил публичное заявление вана о том, что японцы не причем, которое он должен был дать под давлением и о котором известил его заранее. Вместе с британским и американским посланниками Вебер надавил на Миура и без этого обошлось[15]. Действовал он при этом на свой страх и риск, поскольку в условиях неразвитых средств связи получение инструкций из Петербурга требовало много времени. HYPERLINK "/?tr=t&hl=ru"

    Вначале Миура признал, что среди нападавших могли быть какие-то японцы, однако  после того, как стали известны показания Сабатина, ему было очень сложно отнекиваться. Между тем, российские дипломаты активно требовали наказания убийц и удаления из дворца отряда Хуллёндэ[16].  Скандал был,  и в Корею был назначен новый посланник Комура Дзютаро, которого сопровождал все тот же Иноуэ Каору[17].

    Что же до дальнейшей судьбы Миура, то через десять дней после трагедии во дворце японское правительство арестовало Миуру и ряд других активных участников нападения на дворец[18]. В январе 1896 г. в Хиросиме над ним и иными организаторами и исполнителями убийства, состоялся «суд».  Слово это написано в кавычках потому, что его  вердикт 20 января 1896 г. был таков. Признавалось, что Миура Горо и другие сотрудники японской миссии, подготавливая нападение на ванский дворец в Сеуле, решили помочь Тэвонгуну вернуться во  дворец  и  в ходе нападения убить королеву Мин. Указывалось, что около 30 японцев  были назначены телохранителями Тэвонгуна при его вступлении во дворец, а более 10 японцев получили задание  «покончить с женой вана», и к рассвету 8 октября весь отряд вошел во дворец через ворота Кванхва и тотчас же направился во внутренние покои. На этом перечисление фактов  обрывалось и далее было записано: «Несмотря на все эти факты, не хватает доказательств, что кто-либо из обвиняемых совершил ранее задуманное им  преступление. Доказательства слишком ничтожны, чтобы обвинять их в каком бы то ни было участии в этом деле. Поэтому обвиняемые, все и каждый, сим оправдываются согласно 165-1 статьи кодекса уголовного судопроизводства»[19].

Ударила эта история и по Тэвонгуну, который после нее фактически не принимал участия в большой политике, поскольку, во-первых, остался без опоры, а во-вторых, оказался скомпрометированным[20]. Отец Кочжона умер своей смертью 12 февраля 1898 г.,  успев застать принятие сыном императорского титула и начало новой эры реформ, и, несмотря на значительные заслуги, отношение к нему историков так и осталось неоднозначным.

Остается вопрос о том, насколько действия Миуры были его личной инициативой, а не развитием обще-японского курса на подчинение Кореи, который не менялся в зависимости от посланника. Корейские националисты и ряд российских историков держатся второй точки зрения, Хальберт не верит в виновность Иноуэ и подчеркивает, что тот скорее опирался на королеву, поддерживая ее в противостоянии Тэвонгуну как последовательному противнику реформ[21]. 

    История Ли Чжун Ена тоже, на взгляд автора, говорит о том, что японское руководство, в том числе Иноуэ, не воспринимало Тэвонгуна как прояпонскую силу и, наоборот, пыталось удалить его из политики. Похоже, союз между японцами и Тэвонгуном произошел только после того, как в Сеуле сменился японский посланник.

В этом контексте неясно, кто первым проявил инициативу. То ли далекий от корейской политики Миура решил действовать по принципу «враг моего врага – мой друг», то ли Тэвонгун воспользовался тем, что новый японский посланник плохо разбирается в местных делах, и им можно будет воспользоваться для ликвидации давнего соперника.